«Мы по сути спасаем жизни»

— Да, но не на постоянной основе. Как война началась, я стала искать информацию, чем я могу помочь и что мне будет близко к сердцу. Периодически находила тех, кому нужна помощь, через телеграм-чат, где люди помогают беженцам из Украины, которые едут в Европу через Россию. Либо дают остановиться у себя, либо подвозят до вокзала. И я там немножко участвовала: вещами помогала детскими и деткам в больницу возила вкусняшки всякие.

— Да, в Москве. На момент начала войны я жила в России, была в декрете.

— Я по-прежнему в декрете, но подрабатываю курьером.

— Я вообще хотела переехать давно, куда точно, только не знала. Предлагала мужу, но он отметал все варианты, потому что не видел себя в роли эмигранта. Он родился, вырос, всю жизнь прожил в Москве и никуда толком не ездил. Я — приезжая, украинка, и половину своей жизни я прожила в России. И когда война началась, мне, естественно, хотелось взять вещи и уехать. Но так как я с двумя детьми, с мужем, сделать это, просто взяв вещи и уехав в никуда, невозможно. Я не могла найти выход — куда ехать, что делать… очень тяжело давалось всё это время. Постоянно одни новости, новости… Я и мужу говорила, что нужно куда-то ехать. Он отвечал: «Да, давай, ищи. Я работаю, а ты ищи. Куда скажешь, туда поедем». А когда случилась мобилизация, тут даже думать нечего было, потому что мужу пришла повестка. Не конкретно на мобилизацию, а «для уточнения данных». Это было прям за день до объявления мобилизации. Сердце моё чуяло, что кого-кого, а моего мужа заберут первого, если будет мобилизация.

— Я понимаю, что военкомат этого не видит — какой он, муж мой. Но, во-первых, он служил в армии, есть опыт. Он занимается физической работой. И, может быть, это нелогично, но это были мои доводы: что, скорее всего, к таким людям быстрее придут, чем к тем, кто сидит в офисе. И когда пришла повестка для уточнения данных, то эмоции были… очень бурными. Муж пару дней поездил по Москве, посмотрел, как ловят [мобилизованных], позвонил с работы и сказал: «Всё, мы уезжаем». Собрали вещи и уехали в Казахстан.

— Нет, для меня стал неожиданностью масштаб. Я была уверена в том, что начнётся война 21 февраля, когда он [Путин] подписал Указ о признании независимости ДНР и ЛНР. И когда я услышала фразу «в административно-территориальных границах областей», я позвонила маме и говорю: «Мам, ты слышала, что он сказал? Мама, это война». Но никто не думал, что будет именно так. А 24-ого, конечно, я пришла в шок от масштабов военных действий. Муж у меня уходит рано на работу, я проснулась сразу за ним — ребёнка кормила. Открыла новости и… сразу слёзы. Я позвонила маме, они были в Николаеве. И они сказали, что слышат взрывы, прилёты. Тогда Кульбакино разбомбили. Это аэродром под Николаевым.

— Сразу… Естественно, не в первые же часы. Наверное, день на третий, когда меня хоть чуть-чуть отпустило. Потому что я практически не ела в эти дни. Раньше, даже во время сильного стресса, такого не было — чтобы я не ела. В первые недели я начала искать, чем могу помочь. У меня были определённые критерии. Это должна была быть не общая помощь, а более прицельная. Мне так хотелось.

— А я его не выбирала (смеётся). Мне попалась информация, возможно, в «Ковчеге». Я сразу же подписалась на «Ангелов Свободы», но доехать до них никак не могла. Мне в принципе эмиграция далась нелегко. Я очень долго приходила в себя. Муж-то вышел на работу, а я дома сидела с детьми. И это обстоятельство тоже не даёт двигаться, что-то делать. Но в феврале я, наконец, до «Ангелов Свободы» добралась.

— Это была толока. Когда я ехала, волновалась, переживала, что не впишусь. Не знаю, ведь разные бывают люди. А я не понимала, куда еду. Я немножко опоздала к началу, и когда приехала, все уже общались между собой, было видно, что все друг друга хорошо знают. Такая тёплая атмосфера была. Именно эта теплота общения очень сильно зацепила. Отмечали ещё день рождения одного из волонтёров, тортики были (смеётся). Дочка пожалела, что не пошла со мной. Люди были очень приветливые, отзывчивые. Возникло такое ощущение, что я не в первый раз к ним прихожу. А ещё меня приятно удивило, что много было релокантов из России.

— Возможно, чувство вины. Но не берусь утверждать, что это так. Скорее, жажда помочь, чем ты можешь.

— Да, я таких видела на ярмарках. Я точно не знаю — паспорт мне никто не показывал. Но, тем не менее, мне кажется, что я таких людей видела. Бывает, люди подходят, видят что-то интересное, а когда ты им говоришь, что это за проект, они резко отворачивают головы. Это очень забавно — наблюдать за такой реакцией. Как мне кажется, это как раз те россияне, которые в первую очередь бежали от мобилизации, а после закрыли на всё глаза. А есть те, которые не хотят быть участниками войны — это другой контингент. Это как раз наши волонтёры, которые хотят делать добро. Да, наверное, это жажда делать добро в ответ на то зло, которое происходит в мире. Когда ты своим личным примером показываешь, что можно не оставаться в стороне где-то, а помогать как можешь, даже если у тебя нет финансовой возможности. Это ведь не только про финансы, помочь можно и своим временем.

— Это большое заблуждение. И именно этого хотят от нас те, кто развязал эту войну — чтобы мы были просто обычными пешками, подчинялись тому, во что нас ввязали. На самом деле это не так. Каждый человек сам решает, кем ему быть. Быть «участным» или безучастным. Кто-то выбирает идти убивать, а кто-то выбирает делать добро.

— Обычно нас ставят с опытным волонтёром, но на моей первой ярмарке получилось так, что и я была в первый раз, и моя напарница участвовала впервые. Она так же, как и я, украинка, которая много лет прожила в Москве. У нас оказалось очень много общего. Мы с ней дружим помимо фонда — семьями. Это, пожалуй, самый близкий человек здесь после мужа и детей. Таких людей в эмиграции не хватает. И я очень благодарна проекту не только за проведённое с пользой время, но ещё и за этого человека.

— Нет, не было ни сложно, ни страшно. Я люблю общаться с людьми, и поэтому было легко. Рядом находились Ирина и Евгений [организаторы — ред.], они проводили толоку для деток, и Шолпан [координатор — ред.] подходила к нам. Поэтому было совершенно спокойно.

— Из забавного: подошли парень с девушкой подросткового возраста, девушка задонатила, но «ангелочка» не взяла. А парень сказал на это: «Не хотел бы я находиться рядом, если твоя мама узнает, куда ты задонатила». Мы тогда все вместе посмеялись знатно…

Как-то на одной из ярмарок подошёл мужчина с женой, сказал, что после начала войны месяц или полтора находился в Броварах в госпитале. Он был на позитиве, весь в символике Украины — браслеты, какие-то значки — и он прям излучал жизнь. Его лицо у меня перед глазами стоит. Он подошёл такой счастливый, говорит: «Ребята, вы делаете доброе дело!».

Ещё был случай, когда мужчина спросил, можно ли записать видео с ярмарки. И он начал снимать ролик со слов: «Для своих друзей, которые находятся в России». Он передал им: «Вот пока вы уничтожаете, мы помогаем восстанавливать». Что-то в этом духе.

— Дети со мной тоже периодически ходят на толоки. Старшая, насколько может, тоже пытается участвовать. Вот буквально сегодня плакала, что сегодня нет толоки… Как я объясняю? Я объясняю, что идёт война. Как есть, ничего не скрываю. Говорю, что есть дети, которые живут в Украине, и им нужно куда-то спускаться во время воздушных тревог, что нужно помочь восстановить школы, оборудовать бомбоубежища. Мне же пришлось как-то объяснить 7-летнему ребёнку, почему мы уехали из страны. И пришлось объяснить, почему мама плачет 24-ого числа, и потом 25-ого, и потом 26-ого.

— Помимо того, что я помогаю Украине, проект мне тоже помогает. Помогает справиться со своей болью… со своими переживаниями, трудностями эмиграции. Это общение с людьми — и с казахстанцами, и с украинцами, и с россиянами.

— Периодически случается усталость. В любом случае это неизбежно. Но я себе говорю, что я не нахожусь на территории Украины, а там людям намного сложнее, чем мне. Ещё мне помогает вера в то, что война закончится и Украина обязательно победит.

— Сдаться можно всегда. Но если ты сдашься, ты проиграешь. А ведь речь идёт о жизнях детей. Если перестать помогать, то может случиться… не знаю, как даже сказать… уже будет не наверстать упущенного. Мы по сути спасаем жизни тем, что помогаем оборудовать бомбоубежища. Представьте, если мы не поможем, хотя могли бы помочь. Не поможем, потому что сдались — и это будет роковой момент, потому что могут погибнуть дети. Естественно, мы можем об этом даже не узнать. Но тем не менее. Опустить руки и ничего не делать можно. Но можно взять паузу, выдохнуть и пойти дальше.

— Спасение жизни.